Через такое проходит почти каждый герой АТО. Это кошмар! Читал и залил всю клаву слезами.
Уберите детей от мониторов! Не ломайте детскую психику!
Сначала думал выделить самые важные и жуткие моменты, но понял, что придётся выделять весь текст.
Владимир Жемчугов:
"Понимая, что могу выдать товарищей, я перегрыз трубки капельницы, чтобы наступила смерть"
Не буду скрывать, что оказался в поле не просто так — был на боевом задании. На оккупированной боевиками территории давно действуют партизанские отряды. Я состоял в одном из них. Вступил туда потому, что хотел защитить свою страну. Зацепившись правой ногой за растяжку, я услышал хлопок и понял, что нужно бежать. Не успел.
Я полностью ослеп. Чувствовал, как истекаю кровью, и думал, что вот-вот умру. Перевернулся на спину и пролежал так, наверное, минут тридцать. Но смерть не наступала, я все еще был в сознании.
Решил доползти до дороги. Полз на звук машин. Если честно, делал это не ради спасения. Родным будет больно это слышать, но я хотел покончить жизнь самоубийством, чтобы не попасть в плен. Я знал, что ночью по трассе из России в Луганск идут «Уралы» со снарядами. Дополз до дороги и лег под колонну военной техники. Мысленно попросил прощения у родных… Но военные машины меня… объехали. Скорее всего, кто-то меня заметил и куда-то позвонил — потому что вскоре за мной приехала машина. Мне укололи обезболивающее, а что было дальше, не помню. Очнулся через несколько дней в реанимации. Уже без рук.
— Вам оказывали надлежащую помощь?
— Думаю, да. Знаю, что мне сделали несколько операций. Из-за тяжелого осколочного ранения живота начался перитонит. Меня чудом спасли. Я ничего не видел, но понимал, что в палате нахожусь под круглосуточной охраной. Боевики знали, что я не простой местный житель, и хотели с пристрастием допросить партизана. Они оплачивали мое лечение, потому что нужен был им живым. Слышал, как они между собой говорили: «Надо, чтобы он был в сознании. Пусть расскажет все — численность партизанского отряда, адреса, явки, пароли…»
Меня постоянно допрашивали, давили психологически. Я лежал весь обожженный, в осколках, после очередного наркоза. А боевики в этот момент приставляли мне к виску пистолет и обсуждали, где меня закопают. «Давай в Каменке, — говорил один. — Там много цыган. Пусть выглядит так, как будто его убили цыгане». «Нет, лучше на Острой Могиле, — предлагал другой. — Помнишь, мы там уже двоих закопали?» Допрос с пристрастием вели мужчина и женщина. Женщина была из «министерства госбезопасности «ЛНР». Как только она приставляла мне к виску пистолет, я начинал вслух молиться и прощаться с родными. И она говорила: «Черт возьми, я не могу стрелять! Пусть заснет хотя бы — тогда убьем». И так раз пять-шесть за ночь. Я понимал, что это отработанные психологические приемы, и не поддавался.
— Неужели не боялись, что вас убьют?
— В тот момент я уже не боялся смерти. Перед тем как идти в партизанский отряд, привел в порядок все документы, составил завещание. С жизнью я попрощался, еще когда раненый выполз на трассу и лег под «Урал».
Они пытались меня сломать разговорами о семье. «Мы найдем твоих жену, мать и дочь, — говорили. — В мешках перевезем их через границу и будем пытать до тех пор, пока ты не расколешься. Они будут здесь, и ты будешь слышать, как они мучаются». Потом сказали, что жена от меня отказалась: «Такой инвалид, как ты, ей не нужен. Ее уже видели с другим. У нас даже есть фотографии. Жаль, ты не можешь их посмотреть». Они пытались внушить мне, что и моя семья, и моя страна обо мне забыли и я никому не нужен.
Потом подключились российские спецслужбы. Это было понятно и по их вопросам, и по акценту. Хотя они и пытались выдать себя за «луганчан-ополченцев». Они почему-то решили, что поймали чуть ли не спецагента. По телевидению «ЛНР» меня называли «международным шпионом». Я по-прежнему не сдавался, и мне начали колоть какие-то странные препараты. Наверное, это то, что спецслужбы называют «сывороткой правды». Я вроде бы был в сознании и понимал, что ничего не должен говорить. Но… говорил и не мог себя контролировать. Испугался, что могу сдать своих партизан, и решил с этим покончить.
— Каким образом?
— Перегрыз трубки капельницы и начал в них дуть, чтобы в вену попал воздух и наступила смерть. У меня почти получилось. Но это увидели охранники. Меня связали, тут же поставили новые капельницы. И все же я не оставлял попыток покончить с собой. Падал с кровати, бил охранников ногами, отказывался от еды, просил меня застрелить. Ко мне вызвали врачей из психдиспансера, они стали делать уколы. Потом пришел заведующий отделением и сказал: «Тебе все равно не дадут умереть. Но если что-то случится, виноватыми сделают нас, врачей. Говорят, у тебя жена врач. Не подставляй нас».
— Как к вам относились медработники?
— По-разному. Большинство хорошо, оказывали помощь. Хуже всего было в ожоговом отделении, где мне должны были делать пересадку кожи. Рядом с моей палатой была комната сестры-хозяйки. По вечерам санитарки напивались и «развлекались»: приходили в мою палату, начинали меня толкать, оскорблять, унижать. «Охранники» им не мешали — стояли рядом и смеялись.
http://fakty.ua/222766-vladimir-zhemchu … upila-smer
"...после очередного наркоза боевики приставляли мне к виску пистолет и обсуждали, где меня закопают..."
После этого предложения сльозы закоротили клаву.
.
